|
Рассказ о простой вещи Часть I
|
Кинематограф.
Улица... Рассвет...
На стене косо и наспех наклеенный листок...
-------------------------------
ЭКСТЕННОЕ СООБЩЕНИЕ.
Красные покидают город. Части
доброармии вступили в предместье.
Население призывается к спокой-
ствию.
-------------------------------
Мимо листка проходит запыленный красноармеец. Тяжело волочит винтов-
ку.
Видит листок...
... срывает с бешенством и внезапной злобой.
Губы его шевелятся... Ясно, что он с надрывом и длинно ругается.
Иностранец.
Зеркало в облезлой раме, с зелеными пятнами гнили на внутренней сто-
роне, треснуло когда-то пополам, склеивали его неумелые руки, и половин-
ки сошлись неровно, под углом.
От этого лицо резалось трещиной на две части, нелепо ломалось, и рот
растягивался к левому уху идиотской гримасой.
На спинке стула висел пиджак, а перед зеркалом брился человек в ще-
гольских серых брюках и коричневых американских, тупоносых полуботинках.
Голярня в пригородной слободке, между развалинами пороховых погребов,
была невероятно грязна, засижена мухами, пропахла самогоном, грязным
бельем и гнилой картошкой.
И такой же грязный и лохматый, не совсем трезвый, хохол, неизвестно
зачем открывший свое заведение в таком месте, куда даже собаки забегали
только поднять ножку, обиженно сидел у окна и искоса смотрел на странно-
го посетителя, пришедшего ни свет ни заря, чуть не выбившего дверь, от-
казавшегося от его услуг и на ломаном русском языке потребовавшего горя-
чей воды и бритву.
Пыльные стекла маленького окна вздрагивали ноющим звоном от прибли-
жавшегося орудийного гула, и при каждом сильном ударе брившийся погляды-
вал в сторону окна спокойным, внимательным серым глазом.
В алюминиевой чашке, в снежных комках мыльной пены, золотыми
апельсинными отливами блестели завитки сбритой бороды и усов.
Брившийся отложил в сторону бритву и намочил в горячей воде тонкий
носовой платок. Обтер и попудрил лицо, достав из брюк карманную серебря-
ную пудреницу.
Потрогал пальцем гладкие щеки и круглую ямочку на подбородке, и рот
его, твердо сжатый и резкий, вдруг расцвел на мгновение беззаботным ро-
зовым цветком.
Но окно опять заныло от орудийного удара.
Хозяин вздрогнул и, как бы очнувшись, сказал хрипло:
- Жарять!.. Зовсим блызко!..
- Comment?.. Что ви гаварит?
Иностранец быстро повернулся к хозяину и услышал обиженное ворчание:
- Що кажу?.. На ж тоби!.. Пьятдесят рокив казав - люды розумили, а
теперь непонятково!.. Христиане розумиют, а на бусурманина мовы не нахо-
ваешь!
- А! - протянул иностранец.
И к вящему изумлению хозяина вынул из кармана маленькую коричневую
аптекарскую склянку, откупорил ногтем глубоко увязшую пробку и вылил на
блюдце остро пахнущую жидкость. Намочил головную щетку и круглыми взма-
хами стал водить по прическе от лба к затылку.
Открыв рот, хозяин увидел, что намокавшие золотистые волосы потускне-
ли и медленно почернели.
Иностранец встал, вытер голову платком и тщательно расчесал пробор.
Пристегнул воротничок, завязал галстук и, когда надевал пиджак, услы-
хал нудный голос хозяина:
- От-то, оказия!... Що це вы з волосьями зробили? Чи вы мабуть кло-
вун, чи ще яке комедиянство?..
Иностранец легко улыбнулся:
- Ньет!... Я ньет клоун, я купца! Мой имь Леон!... Леон Кутюрье!
- Воно и видать, що нехристь!... И имя в вас не людское, а неначе со-
баче... Куть... куть! Скильки ще гамна на свити!...
И хозяин с презрением плюнул на пол.
Леон Кутюрье снял с вешалки легкое пальто, нахлобучил на затылок ко-
телок и сунул в руку хозяину крупную бумажку.
Хохол захлопал ресницами, но, прежде чем он опомнился, иностранец был
на улице и зашагал вдоль садовых заборов к городу, из-за далеких труб
которого рачительным и румяным хозяином скосоурилось солнце. Хозяин не-
доуменно смял деньги, мелкие морщинки его щек скрестились лукавой сет-
кой, и он хитро посмотрел в окно.
Качнул лохматой головой и произнес веско и ясно:
- Неначе скаженый!...
"Au revoir, храбру jeune homme!"
Был погожий и теплый предосенний день.
Леон Кутюрье беспечно пошел по тротуару в том же направлении, в кото-
ром двигались кучки муравьившихся людей.
За широким раскатом настороженно опустелой улицы открылся старый
парк, над сбегавшим вниз обрывом, а под ним лениво лизала пески и ржавые
глины обмелевшая, зеленоватая река.
Над самым обрывом белесой лентой легла аллея, огороженная чугунной
резной решеткой, осененная столетними широколапыми липами.
Решетка взбухла грузом прижавшихся и повисших на прутьях человеческих
тел.
На другой стороне реки, в заречье, покрытом прожелтью камышей, изре-
занном синими червяками рукавов, по узкой гати двигались кучки крохотных
рыжих букашек, поблескивая по временам металлическими искорками.
Когда Леон Кутюрье, беспрестанно извиняясь, приподымая котелок, про-
тиснулся к решетке, издалека, слева, оттуда, где был вокзал, тяжко и
надсадисто грохнули четыре удара, высоко вверху запел звоном и визгом
разрезанный воздух, и над далекой гатью, на синем мареве сосняка, вспух-
ли четыре белых клубка.
Ахнула общей грудью облепленная людьми решетка:
- А-аах!...
- Перелет, - сказал крепкий и уверенный голос.
Но не успел еще кончить слова, как взвыл снова воздух, и белые клубки
повисли над самой гатью, закутав ее плотной пеленой.
- Вот это враз!... Чисто сделано!
Рыжеватый и плотный в золотом пенсне, стоявший рядом с Леоном Ку-
тюрье, плотоядно облизнулся.
Стало видно, как засуетились на гати рыжие мураши.
- Ага, не нравится! Попадет сволочам!
- Жаль, удерут все же!
- Ну, не все!.. Многие влипнут!
- Молодцы корниловцы!...
- Всех бы перехлопать!.. Хамье, бандиты проклятые!
Шрапнельные разрывы учащались, ложились гуще и вернее. Пожилой чело-
век в широком пальто, стоявший об руку с хорошенькой блондинкой, повер-
нулся к Леону Кутюрье.
- Как это называется... вот чем стреляют?
- Шрапнель, мсье!... Такой трубка, который имеет много маленька
пулька. Очень неприятн! Tres desagreable!
Старик опять впился в горизонт. Блондинка, распушив губы и взмахнув
обещающе длинными ресницами, улыбнулась Леону Кутюрье.
- Это картечное действие? - спросила она, видимо радуясь и гордясь
специальным термином.
- Oui, madame! Картешь!..
Леон Кутюрье прикоснулся к котелку и отошел от решетки. Оглянувшись,
увидел разочарованный взгляд, весело послал воздушный поцелуй и пошел по
аллее, сбивая тросточкой мелкую гальку.
Спустился по песку к воротам, на которых тусклым золотом сверкал им-
ператорский, распластавший геральдические крылья, орел. Обе головы ему
сбили камнями досужие мальчишки.
Очутившись на улице, направился к спуску в гавань, но услыхал сзади
переплеск криков: "... смотрите!... едут!..." и звонкий грохот копыт
мчащихся лошадей.
Леон Кутюрье остановился на краю тротуара и взглянул вдоль улицы.
Высоко взбрасывая белощеточные ноги, брызгая пеной с закушенного
мундштука, впереди разъезда кавалерии, коней в тридцать, летел золотис-
то-рыжий, почти оранжевый, английский скакун, легко неся седока.
Молодой, разрумянившийся от скачки, азарта и хмеля удачи, тонкий офи-
церик держал в опущенной руке обнаженную шашку, и за его спиной вихрем
метались длинные концы белого башлыка.
Он резко посадил коня на задние ноги у фонарного столба, прислонясь к
которому стоял Леон Кутюрье, и оглянулся, как будто ища нужное лицо на
тротуаре.
Очевидно, спокойная поза иностранца и хороший костюм произвели на не-
го должное впечатление и, перегнувшись с седла, он спросил:
- Милостивый государь! Какая самая краткая дорога к пристаням?
Леон Кутюрье восторженно улыбнулся:
- O, mon lieutenant! Ви видит эта улиц? Ездиль до перви поворот эта
рука... a droite! Там будет крутому спуску вниз, и ви найдет пристань!
Офицерик отсалютовал шашкой и спросил еще:
- Вы иностранец?
- Oui, monsieur! Я француз!
- А, союзник!... Да здравствует Франция! Напишите в Париж, мсье, что
сегодня мы вдребезги раскатали краснопузую сволочь. Скоро Москва наша!
Леон Кутюрье восхищенно прижал руку к сердцу:
- O, mon lieutenant! Русску офисье... это... это le plus brave! Мар-
шаль Фош сказаль - русску арме одни голи куляк разбиваль бошски пушка, -
закончил он, с еле уловимой иронией.
Офицерик засмеялся: - Merci, monsieur!
Обернулся к отряду:
- За мной!.. Рысью... ма-арш! - и копытный треск пронесся по граниту
к спуску.
Леон Кутюрье приветственно помахал вдогонку тростью и отправился
дальше. На углу он остановился у разбитой витрины заколоченного магази-
на, оперся на ржавые перила и внимательно начал разглядывать валявшиеся
на запыленных полках остатки товаров.
Поднял руку и с неудовольствием заметил, что манжета закраснела по
краю пятном ржавчины.
- Sacrebleu! - сердито сказал француз и, вынув из кармана носовой
платок, начал старательно стирать ржавчину.
До вечера, лениво и бесцельно, бродил он по улицам, встречая конные и
пешие части входящих добровольцев, помахивая тросточкой и котелком, лю-
безно улыбаясь, впутываясь в ряды пехоты, разговаривая с солдатами и
офицерами, поздравляя с победой, кланялся, шаркал ножкой.
Лицо у него было милое, глуповато восторженное лицо фланера парижских
бульваров, офицеры и солдаты катались со смеху от его невозможного выго-
вора, но француз не обижался, смеялся сам, суетился и только по временам
его, видимо, беспокоило пятно на манжете, потому что он часто вынимал из
кармана платок и с французскими ругательствами яростно стирал злополуч-
ную ржавчину.
День уплывал за заречные леса. Вместе с влажной свежестью обыватели
попрятались привычно по домам, - из боязни налететь на пулю нервного ча-
сового или нож бандита.
Крепкие каблуки Леона Кутюрье застучали по пустынному переулку.
Издали француз увидел отяжелевшие светом окна особняка, принадлежав-
шего богачу помещику, лошаднику, и занятого при красных под райком пар-
тии.
У подъезда угрюмо стыл громадный "Бенц", и на подушках автомобиля
спал усталый шоффер.
На ступенях крыльца, вытянувшись и застыв, воплощением простой нерас-
суждающей силы, стоял часовой юнкер. На рукаве шинели в сумерках чуть
виднелась сломанная углом красно-черная ленточка.
Леон Кутюрье поровнялся с окнами и увидел, как по комнате прошли,
оживленно жестикулируя, два офицера.
Он остановился, чтобы рассмотреть лучше, но услыхал хлюпающий звук
вскинутой на руку винтовки и жесткий крик:
- Нельзя!... Проходи!...
Кутюрье шагнул вперед.
- Нишево, господин сольдат!.. Я мирна гражданин, иностранец, если
позволит! Леон Кутюрье! Мне иметь удовольствие поздравить православни
армия с победа.
В голосе француза было такое обезоруживающее простодушие, глуповатое
и ласковое, что юнкер опустил винтовку.
Француз стоял в полосе света, бившего густой сметанной белизной из
окна, с котелком на затылке, расставив ноги, приятно улыбаясь, и пока-
зался юнкеру похожим на веселого героя экранных проказ Макса Линдера,
над лицами которого юнкер беззаботно смеялся в те дни, когда его рука
предпочитала сжимать не тяжелый приклад, а нежную руку девушки в тишине
темного кино.
Но все же он строго сказал:
- Хорошо, мсье! Но проходите! С часовым говорить нельзя!
- Mille pardons! Я не зналь! Я не военна!... Ви наверно сторожит
большая пушка?
Юнкер хохотнул:
- Нет!.. Здесь штаб командующего! Но проходите, мсье!
Леон Кутюрье отошел. Пройдя особняк, оглянулся. Неподвижная фигура
юнкера высилась бронзовой статуэткой на ступенях. На тонкой полоске шты-
ка играл серебряный холодноватый блеск.
Француз снял котелок и крикнул:
- Au revoir, господин сольдат! Я очень льюблю храбру русску jeune
homme!
Манжета.
Васильевская улица была тихой и сонной, утонувшей в старых садах, из
которых выглядывали низкие особнячки.
За две недели до вступления белых, в квартиру доктора Соковнина
въехала по ордеру жилотдела, заняв две комнаты, артистка Маргарита-Анна
Кутюрье.
Мадам Соковнина вначале освирепела:
- Поселят такую дрянь, а потом разворует все вещи и уедет. И жало-
ваться некому!
И, злясь на жилицу, избегала встречаться с ней и не кланялась.
Но артистка не только ничего не вывезла, но еще привезла рояль и нес-
колько кожаных чемоданов, набитых платьями, бельем и нотами.
У нее оказалось прекрасного тембра драматическое сопрано, сухой ме-
дальный профиль, холеные руки и великолепный французский выговор.
А когда, однажды вечером, она спела несколько оперных арий, спела,
мощно бросая звуки, свободно и верно - лопнула пленка человеческой враж-
ды.
Докторша вошла в комнату жилицы, восхитилась ее голосом, разговори-
лась, предложила столоваться у них, а не портить себе здоровья советским
питанием, и Маргарита Кутюрье стала своим человеком в семье Соковниных.
Мадам Марго пленила хозяев тактом, прекрасными манерами и восторжен-
ной и нежной любовью к мужу, застрявшему с весны в Одессе, которого Мар-
го ждала с приходом белых.
В этот тревожный день, после стрельбы, конского топота и людской мол-
ви по всполошенным улицам, мадам Марго вернулась к чаю возбужденная и
веселая.
- О, Анна Андреевна! Я встретила на улице знакомого офицера!.. Он
сказал... Леон в поезде командующего и будет сегодня к восьми часам, как
только исправят взорванные рельсы за слободкой.
- Ну, поздравляю, дорогая! - ответила докторша.
Поэтому, когда за ужином все сидели в сборе: доктор, Анна Андреевна,
Марго, дочь Леля, и из передней яростно задребезжал звонок, - за Марга-
ритой, выбежавшей с криком: "Ah, c''est mon mari!", последовали все.
В дверях стоял Леон Кутюрье. Жена с радостным смехом целовала его в
щеки, он гладил ее по плечу и улыбался смущенно хозяевам.
- O, mon Leon! O, mon petit. Je vous attendais depuis longtemps!
Француз что-то тихо сказал жене. Она схватила его руку и повернулась:
- О, я так счастлива, что даже забыла!... Разрешите представить моего
мужа!
Леон Кутюрье, низко склонясь, поцеловал руку хозяйки и крепко сдавил
руку доктора.
- Что же мы стоим в передней? Прошу в столовую! Впрочем, вы наверное
хотите помыться с дороги?
Француз поклонился.
- Благодару... Parlez-vous francais, madame?
- Un peu... trop peu! - смущенно ответила Соковнина.
- Шаль!.. Я говору русску очень плок. Я не кочу ванн! Я имею обичка с
дорога брать бань. С вокзаль я даваль везти себя в бань... le bain. Ко-
зяин пугальсь, кавариль: "какой бань... стреляйт". Но я даваль ему два
ста рубль. Она меня купаль, а на улиц "бум-бумм!.."
Он так жизнерадостно весело рассказывал о бане, что хохотали все, и
Соковнины и Маргарита, изредка взглядывавшая на мужа мимолетными насто-
роженными взглядами.
За чаем гость ел с аппетитом, сверкал зубами и улыбкой, ломаным язы-
ком рассказывал о событиях в Одессе, о высадке цветного корпуса и
бегстве большевиков...
- Скора будет польн порадок... Я занималь опять la commerce, фабрика
консерв... Маргарит будет петь на опера.
Он улыбнулся и вопросительно посмотрел на жену. Она поняла.
- Tu es fatigue, Leon? N''est-ce pas?
- Oui, ma petite! Je veux dormir... dormir...
- Да... да! Конечно, вам нужно отдохнуть после такой дороги. А где же
ваши вещи, Леон Францович?
- О, у меня одна маленьки сак! Я оставляль его хозяин бань до завтра.
- Тогда возьмите пока белье Петра Николаевича!
- Не беспокойтесь, Анна Андреевна! Белье Леона у меня! - сказала
француженка и покраснела мило и нежно.
- Merci, madame!
Леон Кутюрье еще раз поцеловал руку хозяйки и вышел за женой.
Войдя в комнату, наполовину загороженную роялем, француз быстро подо-
шел к окну и посмотрел вниз, где смутно чернели плиты двора.
Круто обернулся...
... и спросил вполголоса.
- Товарищ Бэла!.. Вы хорошо знаете всю квартиру. Куда выходит черный
ход?
- Во двор у дровяного сарая. Налево ворота. На ночь запираются. Стена
в соседний двор - полторы сажени, но у сарая лежит легкая лестница.
- Вы молодец, Бэла!
Она тихо и певуче засмеялась.
- Знаете... это чорт знает что! Если бы я не знала, что вы придете в
половине девятого, я ни за что не узнала бы вас. Феерическое преображе-
ние!
- Тсс... тише!.. У стен могут быть уши! Не будем говорить по-русски.
Такой разговор между супругами французами может показаться странным.
Она открыла крышку рояли и взяла густой аккорд. Спросила по-французс-
ки:
- Откуда у вас, товарищ Орлов, такой комический талант?.. Ни за что
бы не поверила!..
- Не даром я шесть лет промотался в эмиграции в Париже...
- Да я не о языке!.. А вот об этой имитации акцента! Это же очень
трудно!
- Пустяки, Бэла!.. Немножко силы воли, выдержки и уменья держать себя
в руках.
Он сел за стол и отстегнул манжету.
- Вы можете дать мне бумагу и ручку?
Взял бумагу, разогнул манжету, положил перед собой и старательно,
вглядываясь в чуть заметные карандашные пометки, зачертил пером, и пер-
вая же строчка легла ясная и четкая:
"Корпус Май-Маевского. Александрийский гусарский полк. Приблизительно
600 сабель".
Кончив писать, тщательно вытер манжету резинкой и протянул листки
женщине.
- Бэла!... Завтра отнесете Семенухину. Он перешлет в военный отдел
пятерки. Ну, довольно! Где я буду спать?
Бэла показала на открытую дверь спальни, где белела свежими простыня-
ми двуспальная старинная кровать корельской березы.
- Хорошая кровать!... И комната!... А вы где спите?
- Здесь же!
Орлов сдвинул брови:
- Что за чепуха?... Неужели вы не могли подумать об этом раньше? Поп-
росите у хозяев какую-нибудь кушетку для меня.
Бэла вспыхнула и посмотрела ему в глаза.
- Орлов! Я не считала вас способным на мещанство. Если вы считаете
опасным говорить по-русски, то уж совсем не по-французски, чтобы прие-
хавший после разлуки муж требовал отдельную кровать. Нелепо и подозри-
тельно! У нас два одеяла, и будет очень удобно. Надеюсь, вы достаточно
владеете собой?
Он резко махнул рукой:
- Я не потому!.. Просто боюсь стеснить вас! Я сплю очень беспокойно!
- Вздор!... Выйдите, пока я лягу!
Выйдя, Орлов со злобой перелистал фотографии семейного альбома. Лег-
комысленное и глуповатое выражение давно сошло с напряженного желез-
но-очертившегося и побледневшего лица. Углы рта опустились злой и старя-
щей складкой.
В спальне щелкнул выключатель, хлынула мгла, и певучий голос Бэлы
сказал:
- Leon! Je vous attends! Venez dormir!
Орлов вошел в темную спальню, ощупью нашел край кровати, сел на него
и быстро разделся.
Скользнул под шуршащее шелком одеяло, сладко вытянулся и усмехнулся.
- Веселенькая история!.. Спокойной ночи, Марго!
- Спокойной ночи, Леон!
Повернулся к стене, перед глазами покатились, как всегда в полудремо-
те, красные, зеленые и лиловые спирали, и, глубоко вздохнув несколько
раз, Орлов уснул.
Пустой случай.
Супруги Кутюрье жили мирно и счастливо. На третье утро после приезда
мужа, в воскресенье, Бэла сидела на краю кровати, в утреннем халатике,
пила ячменный кофе из большой детской чашки и по-ребячьи, захватывая
сразу губами и зубами, грызла желтые пышные бублики.
Орлов медленно открыл глаза и повернулся.
- Доброго утра, Леон! Как спали?
- О, чудесно, - ответил Орлов, облокотившись на подушку.
Бэла отставила чашку на туалетный столик и повернулась к нему. Глаза
потемнели и вспыхнули сердитыми блестками.
- А я эту ночь не спала... И, знаете, нашла, что все это очень глупо,
нерасчетливо и гадко!
- Что такое?
- Ну вся эта история! Нельзя оставлять людей в подполье на месте ле-
гальной работы. Мы не так богаты крупными партийцами, чтобы терять их,
как пуговицы от штанов. И я считаю, что Губком в отношении вас поступил
идиотски глупо...
- Бэла!.. Я попрошу вас находить более подходящие выражения для оцен-
ки действий Губком.
- Я не привыкла к дипломатическим вежливостям!
- Привыкайте! Губком не глупее вас!
- Благодарю!
- Не за что... Что вы понимаете в партийной линии? - сказал Орлов,
внезапно раздражаясь, - вы, маленькая девочка, удравшая из архибуржуаз-
ной семьи в романтический поток?.. Ведь вас потянула, именно, романти-
ка... приключения. Очень хорошо, что вы работаете беззаветно, но судить
вам рано.
- Каждый имеет право судить!..
- Не спорю... Судите потихоньку. Хотите знать, зачем оставили именно
меня? А потому, что я знаю здесь и в окружности на пятьдесят верст каж-
дый камень, знаю, за кем и как мне следить, когда распылаются белые
страсти. А когда наши вернутся, - у меня в минуту весь город будет в ру-
ке. Вот!
Он разжал кисть и с силой сжал ее:
- Р-раз и готово! И никаких заговоров, шпионажа, контр-революции!
- А если вы попадетесь?
- Риск!.. Это война!.. А потом, - если вы вчера меня - не узнали; это
- достаточная гарантия, что не узнает никто. "Рыжебородый палач", "Не-
рон", "истязатель"... чекист Орлов и Леон Кутюрье.
- А все же!...
- Хватит, Бэла!.. Идите - я буду одеваться!
...............
За завтраком Леон Кутюрье потешал хозяев французскими анекдотами и
даже доставил огромное удовольствие тринадцатилетней Леле, показав ей,
как глотают ножи ярмарочные фокусники.
Но у себя в комнате, взяв шляпу, Орлов сказал Бэле сухо и повели-
тельно:
- Бэла! Я ухожу. Вернусь к шести. Вы сейчас же отправитесь к Семену-
хину и передадите ему записи!
Ночью над городом пронеслась короткая гроза, и здания и деревья, вы-
мытые и свежие, сверкали в стеклянном воздухе еще непросохшими каплями.
Улицы заполнились обывателем, трехцветными флагами, ленточками, буке-
тами роз, модными шляпками и алыми цветками подкрашенных губ.
Все спешили на соборную площадь, на парад с молебствием, по случаю
счастливого избавления города от большевиков.
Леон Кутюрье протискался в первые ряды, благоговейно снял шляпу, с
достойным смирением прослушал молебен и короткую устрашающую речь длин-
ноногого, похожего на суженный книзу клин, генерала.
Генерал в сильных местах речи подпрыгивал, и жилистое тело его, каза-
лось, хотело выпрыгнуть из мешковатого френча, дергаясь картонным пая-
цом.
Серебряные трубы бодрым ревом грохнули марсельезу. Француз Леон Ку-
тюрье геройски выпрямил грудь и пропустил мимо себя войска, прошедшие
церемониальным маршем в сверкании штыков, пуговиц, погон и орденов.
Публика бросилась за войсками.
Леон Кутюрье надел шляпу и, не торопясь, пошел в обратную сторону, на
главную улицу. С трудом протискиваясь по заполненному тротуару, он уви-
дал несущегося вихрем босоногого мальчишку газетчика.
Мальчишка расталкивал всех, прыгал и визжал пронзительно:
- Дневной выпуск газеты "Наша Родина"! Поимка главного большевика!..
Оч-чень интересная!..
Леон Кутюрье остановил газетчика. Тот молниеносно сунул ему в руки
свернутый номер, бросил за пазуху деньги и помчался дальше.
Леон Кутюрье развернул лист, чуть дрогнувшими пальцами. Глаза сбежали
по неряшливым, пахнущим керосином строчкам, расширились, остановились,
застыли на жирном заголовке:
Поимка палача, чекиста Орлова.
"Вчера ночью на вокзальных путях офицерским патрулем задержан неиз-
вестный, пытавшийся забраться в теплушку уходившего эшелона. Присутству-
ющие на вокзале опознали в задержанном председателя губчека, известного
садиста, истязателя и палача Орлова. Несмотря на опознание его многими
лицами, Орлов отпирается и уверяет, что он крестьянин, приехавший из
Юзовки, и хотел вернуться домой. Документов при нем не найдено, но в
свитке оказалась зашитой крупная сумма денег. Орлов уверяет, что деньги
получены им для юзовского кооператива. Наглая ложь трусливого палача так
возмутила публику, что его хотели здесь же растерзать. Патрулю с трудом
удалось доставить Орлова в контр-разведку, где этот негодяй и получит
заслуженное возмездие".
...............
Пальцы в кулак... Газета комком... Ноги влипли в асфальт...
Сбоку какая-то женщина.
- Что с вами?... Вы нездоровы?
Одна секунда...
Леон Кутюрье приподнял котелок:
- Блягодару!.. Ньет!.. Ничево!.. У меня очень больна сердце... le
coeur... Одна маленька припадка... Пуста слючай. Спасиб! Извочик! Нико-
ляевска улис!
Вскочил в пролетку и сунул в карман скомканную газету.
Диалог.
- Орлов?.. С-сам! А у меня тт-только что была Б-бэла... Зна... да что
с тобой такое? На тт-тебе лица нет!
Орлов вытащил из кармана пальто газету:
- На, читай!
Семенухин взглянул на лист. Коротко стриженная голова, с торчащими
красными ушами, быстро нагнулась, и он стал похож на гончую, на послед-
нем прыжке хватающую зайца.
Зрачки поскакали по строчкам.
Потом голова поднялась, губастый рот растянулся в довольный смех, и
он выдавил, заикаясь:
- В-ввот зд-д-доррово!.. Эт-то ж замм-мечательно!
- Что ты находишь тут замечательного? - спросил Орлов, прищурясь и
присев на край стола.
- Д-да ведь эт-то ж исключительный случай! Т-ттепперь ты можешь быть
совершенно спокоен. Они п-пприкончат этого олуха и т-тты умм-мер!
Н-никк-кому не п-придет в гол-лову т-тебя искать. Эт-тто такк-кая счаст-
ливая непп-предвиденность!
Орлов подпер ладонью подбородок и внимательно смотрел на Семенухина.
- Тебе никогда не приходили в голову никакие сомнения, Семенухин? Ты
всегда делал, не раздумывая, свое дело?
- А п-почему т-тты спрашиваешь?
- Что ты сказал бы, если бы я сообщил тебе, что вот сейчас, после
прочтения этой заметки, я пойду сдаваться в белую контр-разведку.
Семенухин быстро захлопнул улыбавшийся рот, откинулся на треснувшую
от напора железного тела спинку стула... и расхохотался.
- Н-ну тебя к чч-чортовой мат-тери! Я чуть не п-ппринял всерьез!
С-слушай, - об этом тотчас же нужно известить всех... П-пусть по районам
подымают вой сожаления о т-ттоварище Орлове. Эт-то б-будет замм-меча-
тельно!
Орлов нагнулся к нему через стол.
- Ты дурак! Я тебе говорю совершенно серьезно. Что ты скажешь, если я
пойду и сдамся.
В голосе Орлова были жесткие удары меди. Улыбка сбежала с лица Семе-
нухина, и он внимательно вглядывался в левую щеку Орлова, на которой
нервно дрожал под глазом треугольный мускул.
- Ч-что бы я ск-кказал?.. - начал он медленно и глухо, замолчал,
отодвинул стул и, встав во весь рост, неторопливо и спокойно вынул из
бокового кармана револьвер:
- Ск-казал б-бы одно из д-ддвух. Или т-ты с ума с-сошел, или т-ты
п-пподлец и п-ппредатель! В т-том или д-другом случае я об-бязан не до-
пустить т-такого исхода.
- Спрячь свою погремушку. Меня не испугаешь револьвером.
- Я п-ппугать не соб-бираюсь. А убить - уб-бью!
- Послушай, Семенухин! Откинь все привходящие обстоятельства. Дело
обстоит для меня чрезвычайно остро. На мне лежит крайне тяжелая работа,
требующая полного равновесия всех сил. Ваше дело простое! Вы сидите кро-
тами по квартирам и по ночам вылазите в районы для агитации. Я круглый
день танцую на острие бритвы. Мельчайшая оплошность - и конец!
- Т-ттак что же тт-тебе нужно?
- Подожди!.. Еще одно! Вместо меня, дурацкой ошибкой, роковым
сходством, приведен к смерти человек. Не враг, - не офицер, поп, фабри-
кант, помещик, - а мужичонка. Один из тех, для кого я же работаю. Может
ли партия избавить меня от опасности, ценою его смерти? Могу ли я спо-
койно перевесить чашку весов на свою сторону?
Семенухин иронически скривил рот.
- Интеллигент-ттская п-ппостановочка вопроса! Нравст-твенное право и
в-веления м-мморали? Д-ддостоевщина! Д-для тебя есть т-только дело
п-ппартии, и пп-проваливать его т-ты не им-меешь права!
По лицу Орлова, от лба к подбородку, протекла густая красная волна.
Он вскочил со стола.
- Зачем ты говоришь о деле партии? Я его не провалю и не собираюсь
проваливать. Если бы даже я сдался, - из меня никакими пытками ничего не
выжмешь. Думаю, ты меня достаточно знаешь и можешь оставить нравоучения
при себе. Я в них не нуждаюсь!
Семенухин раздумчиво покачал большой головой.
- Ты очень нервничаешь! Это нех-хорошо! Т-ттолько поэтому т-ты и на-
говорил таких глупп-постей, которые сами пп-по себе достт-таточны для
исключ-чения люб-бого т-ттоварища из партии. П-поступок, который т-ты
хотел сделать - пп-редательство. Я говорю эт-то именем ревкома! Оп-пом-
нись!
Орлов побледнел и нервно стянул лицо к скулам. Опустил глаза, и голос
конвульсивно задохнулся в горле.
- Да, я нервничаю! Я не машина, наконец, чорт возьми! В силу всех из-
вестных тебе обстоятельств я прошу ревком освободить меня от работы и
переправить за фронт. Я могу просто не выдержать бесконечного напряже-
ния, сорваться и еще больше навредить делу. Примите это все во внимание.
Камень тоже может расколоться.
- Г-глупп-ости! Отправляйся домой и отдохни!
Голос Семенухина стал нежным и ласковым. Было похоже, что отец гово-
рит с маленьким и любимым сыном:
- Дмитрий! Я понимаю, что тебе очень тяжело, и что вспышка твоя со-
вершенно естественна. Ты наш лучший раб-бботник. Отдохни дня два. А
п-после т-ты сам б-будешь смеяться!.. Ппойми, как-какая счастливая слу-
чайность! Орлов умер, и б-белые спокойны, а Орлов т-ттут, рядком, го-
луб-ббчики!
- Хорошо! До свиданья! У меня действительно голова кругом идет!
- П-понимаю! Так не б-ббудешь глупить?
- Нет!
- Ч-честное слово?
- Да!
- Д-до свид-данья? Т-такая глупп-пость! За т-три дня ты соб-брал
т-такие сведения, и вдруг...
Он схватил обеими руками руку Орлова и яростно смял ее:
- Отдохни о-ббязательно! - и нежно закончил, - ч-чудесный т-ты п-па-
рень!
Порция мороженого.
Леон Кутюрье бросил продавщице деньги, воткнул в петличку две астры
и, поигрывая тросточкой, побрел вниз по Николаевской улице, по-кошачьи
улыбаясь томным от осеннего воздуха женским глазам.
Было жарко, и Леону Кутюрье захотелось освежиться.
Он распахнул стеклянную дверь кондитерской, положил шляпу на столик,
налил воды из графина и заказал кельнерше порцию мороженого.
Огляделся. За соседним столиком пили гренадин два офицера. У одного
правая рука висела на черной повязке, и сквозь бинт на кисти просочилось
рыжее пятнышко крови.
Кельнерша подала мороженое, и Леон Кутюрье с наслаждением заглотал
ледяные комочки с острым привкусом земляники.
- ...Ну-да...об Орлове и говорю.
Пальцы Леона Кутюрье медленно положили ложечку на стол, и все тело
его незаметно подалось в сторону голоса.
- ...Здорово это вышло! Идем мы, понимаешь, обходом по путям. Тут
эшелоны стоят, теплушки всякие. Должны были пехоту принимать на север.
Глядим прет какой-то леший из-под колес. Шмыг бочком, - и лезет в теп-
лушку. Стой! Остановился. Подходим. Здоровенный мужичина в свитке и бо-
родища рыжая. А глаза как угли. Ты кто? "Ваши благородия, явить божецку
милость. Я ж з Юзовки. Домой треба, а тут усю недилю потяги стояли. Доз-
вольте доихать". - "Тебе в Юзовку? А зачем же ты в этот поезд лезешь,
когда он на Круты идет?" - "Та я ж видкиля знаю, коли уси потяги скази-
лись?" - "Сказились? Документы!" - "Нема, ваше благородие, бо вкралы!"
Щеглов и говорит: забрать. Он в крик: "За що? Що я зробив?" Ведем на
вокзал. Только ввели, вдруг сбоку кто-то кричит: "Орлов!" Какой Орлов!
"Председатель губчека!" У нас рты раскрылись. Вот так птицу поймали. И
еще тут три человека подбежали, узнали. Один в чеке сидел, так тот его
сразу по морде. Конечно, кровь по бороде, а он на своем стоит. "Я, - го-
ворит, - Емельчук, киперативный". Хотели его на вокзале пришить, но ко-
мендант приказал в разведку.
- Зачем?
- Как зачем? Он же ясно на подполье остался. И у него вся ниточка ор-
ганизации.
- Ну, такой ни чорта не скажет. Мы из одного чекиста жилы на шомпола
наворачивали, и то, сукин сын, молчал.
- Заговорит!.. Три дня поманежат - все выложит, а потом и налево. Ну,
пойдешь, что ли, к Таньке?
- А что?
- Обещала она сегодня свести в одно место. Железка! Всякие супчики
бывают - можно игрануть!
- Пожалуй!.. - лениво ответил офицер с подвязанной рукой и хотел
встать.
Леон Кутюрье поднялся из-за своего столика и, подойдя к офицерам, с
изысканной вежливостью склонил голову.
- Ви простит. Не имею честь, l''honneur, знать. Я есть коммерсант Леон
Кутюрье. Я слышать ви поимщик чекист Орлов?
Офицер польщенно улыбнулся.
- Я желаль знать... Я много слыхаль Орлов... Я приехал из Одесс и уз-
наль мой старая мать, ma pauvre mere, расстрелян чека. Я имель ненависть
на чека и хотель винить la sante доблестни русску лейтенант. Ви расска-
зать мне, какой Орлов. Я бы его сам l''assasinas, как эта по-русску...
убивать!
В глазах Леона Кутюрье мелькали злобные вспышки. Офицера заинтересо-
вал забавный иностранец. Он нагнулся к товарищу.
- Мишка!.. Этого французского дурня можно здорово подковать на выпи-
вон. Я его обработаю!
Он повернулся к Леону.
- Мсье!.. Мы очень счастливы! Представитель прекрасной Франции! Мы
проливаем кровь за общее дело. С чрезвычайным удовольствием позволим се-
бе ответный тост за ваше здоровье. Разрешите представиться. Поручик граф
Шувалов!.. Подпоручик светлейший князь Воронцов!
Второй офицер осторожно толкнул товарища сзади. Тот шикнул:
- Молчи, шляпа! У француза все знакомые в России графы!
Леон Кутюрье пожал руки офицерам.
- Ошень рад! Je suis enchante, восторжен, иметь знакомство прекрасни
русски фамиль.
- Но знаете, мсье! Нам нужно перекочевать, по нижегородскому обычаю,
в другое место. В этой дыре, кроме гренадина, ничего нет. А в России не
принято пить за здоровье друзей фруктовой водой.
- Mais oui! Я знает русска обичь. Мы будем пить водка.
- О, это здорово! Настоящая русская душа! - и "светлейший князь Во-
ронцов" нежно хлопнул француза по плечу.
- Мы будем пить водка! Потом вы мне говорит об Орлов! Я хочу знать,
где он сидит? Я ехаль к главному командир, предлагаль стрелять Орлов
своя рука, мстить! Le vengeance!
- Видите ли, мсье, - сказал небрежно светлейший князь, - я, к сожале-
нию, не могу сказать вам, где сидит сейчас этот супчик. Это слишком мел-
кий вопрос для меня, русского аристократа, но, к счастью, я вижу в две-
рях человека, который вам поможет. Разрешите я вас оставлю на минуту?
Он элегантно звякнул шпорами и пошел к двери, в пролете которой сто-
ял, оглядывая кафе, высокий, тонкий в талии офицер.
"Светлейший князь" взял офицера за локоть.
- Слушай, Соболевский, будь другом! Мы с Мишкой подловили тут одного
французского обормота. Он какой-то спекулянт из Одессы, приехал искать
свою мамашу, а ее в чеке списали. Случайно слышал, как я вчера арестовал
Орлова и воспылал ко мне нежными чувствами. Хороший выпивон обеспечен.
Идем с нами! Ты можешь порассказать о его симпатии, и он уйдет не
раньше, как с пустым карманом. Только имей в виду, что я князь Воронцов,
а Мишка граф Шувалов!
Офицер поморщился.
- Только и знаете дурака валять. У меня груда дела.
- Соболевский! Голубчик! Не подводи! Не будь свиньей! У тебя же самые
свежие новости из вашей лавочки. А француз страшно интересуется Орловым.
Даже предлагал, что сам его расстреляет за свою pauvre mere!
Соболевский со скучающим лицом вертел шнур аксельбанта.
- Ну, что же?
- Ладно! Дьявол с вами! Согласен!
- Я знал, что ты настоящий друг. Идем!
Соболевского представили Леону Кутюрье.
- Куда же?
- В "Олимп". Пока единственный и открыт!
Подозвали извозчиков и расселись.
Мой друг.
От смятых бархатных портьер, обвисших пыльными складками на окне, бы-
ло полутемно в прохладном кабинете.
Сумеречные светы, сквозь волну табачного дыма, холодно стыли на бата-
рее пустых бутылок, у края стола.
В глубине кабинета на тахте, уже мертвецки пьяные, возились и щипали
девчонок-хористок "граф Шувалов" и "князь Воронцов".
Хористки визгливо пищали, хохотали и откатывали солдатские непристой-
ности.
У одной шелковая блузка разорвалась, рубашка слезла с плеча, и в про-
реху выпячивалась острая грудь с твердым соском.
"Граф Шувалов" верещал, изображая грудного младенца:
- Уа, уа-ааааа! - дрыгал ногами и тянулся сосать грудь. Девчонка от-
бивалась и шлепала его по губам.
За столом остались только Соболевский и Леон Кутюрье.
Француз, откинувшись на спинку стула, обнимал за талию примостившуюся
у него на коленях тихонькую женщину, похожую на белую гладкую кошку.
Она мечтательно смотрела в окно.
Поручик Соболевский сидел совершенно прямо на стуле, как будто на ло-
шади во время церемониального марша, и курил.
Лица его против света не было видно, и только изредка поблескивали
глаза.
Глаза у поручика были странные. Большие, глубоко посаженные, томные и
в то же время зверьи. По ночам, во время метели, в степи, сквозь вихрь
снега, зелеными огоньками горят волчьи глаза.
И так же, по временам, зеленым огнем горели глаза поручика Соболевс-
кого.
Разговаривали они все время по-французски.
В начале обеда Кутюрье обращался к поручику на своем ломаном волапю-
ке, от которого дергались в восторге оба офицера, пока Соболевский не
сказал, нахмурясь:
- Monsieur, laissez votre esperanto! Je parle francais tout
couramment.
Француз обрадовался. Оказалось, поручик Соболевский жил и учился в
Париже, в Сорбонне.
Он сидел против Леона, прямой, поблескивающий глазами, и тихо говорил
о Париже, вспоминал дымные сады Буживаля, в которых умер Тургенев, шум-
ные коридоры факультета de belles lettres, где провел три чудесные года.
Леон Кутюрье кивал головой, со своей стороны поминал парижские весе-
лые уголки и упорно подливал поручику вино. Но поручик пьянел медленно.
Он только еще больше выпрямлялся с каждой рюмкой и бледнел.
- Да, это было прекрасное время нашей Франции, - со вздохом сказал
Леон, - а теперь огонь Парижа померк. Проклятые боши достаточно разреди-
ли парижан, и сейчас Париж город тоскующих женщин.
- Вы давно из Парижа? - спросил поручик.
- Не очень! В прошлом году, как раз в бошскую революцию. И мне стало
очень грустно. Веселье Парижа - траур, и сердце Франции под крепом.
- Да, грустно, - процедил задумчиво поручик и внезапно спросил. - Мои
беспутные приятели сказали, что вы приехали за вашей матушкой?
Леон Кутюрье вздохнул.
- О, да! Как ужасно, господин лейтенант, и я даже не знаю, где ее мо-
гила. Какие звери! Чего хотят эти люди? В варварской азиатской стране
водворить социализм? Безумие, безумие! Мы имеем пример нашей Великой Ре-
волюции. Ее делали величайшие умы в стране, которая всегда была светочем
для человечества. И что же? Они отказались от социализма, как от бесс-
мысленной утопии. А у вас?.. О, мой бог! Социализм у калмыцких орд? И
эти звери не щадят женщин! О, моя мать! Я слышу, она зовет меня к мще-
нию!
- Да, да. Ее расстреляли в чека?
Кутюрье кивнул головой.
- Вы теперь понимаете, какая отрада для меня, что этот негодяй арес-
тован!
- Дай папиросу, французик, - мяукнула неожиданно кошечка, свернувшая-
ся на коленях Леона. Ей было скучно слушать незнакомые слова.
- Я с большой нежностью вспоминаю Париж, - сквозь зубы выговорил Со-
болевский, - это было лучшее мое время. Молодость, энтузиазм и чистота!
Я любил литературу, эти сумасшедшие ночные споры в кабачках, где реша-
|
